Говард Филипп Лавкрафт: путешествие к обратной стороне Луны

    Лавкрафт (1890-1937) был единственным ребенком в семье и вырос практически без отца (когда мальчику было три года, отца поместили в больницу для умалишенных).
    Почти всю свою жизнь Лавкрафт не покидал родного города Провиденс в штате Род-Айленд, за исключением двух лет, которые он провел (с 1924 по 1926 год) в Нью-Йорке после женитьбы. Он постоянно находился под опекой своей неврастеничной и пугливой матери (в 1921 году она умерла в доме для нервнобольных). Он жил в унаследованном от деда доме с двумя тетками жизнью эксцентричного чудака, работал, как правило, по ночам, а если и днем, то с тщательно зашторенными окнами; правда, иногда он совершал многодневные прогулки по девственным лесам Новой Англии, которые приводили в восхищение также Юнга и Фрейда во время их совместной поездки в Америку в 1909 году.
    Во многих своих историях Лавкрафт высказывает предположение, что Землю в доисторические времена посетили представители чужой расы (“серое, слизистое—порождение звезд”), что делает его предтечей теории пришельцев из космоса, наиболее известным представителем которой является швейцарский писатель Эрих фон Деникен.
    Современна литературная критика ставит его “наравне с великими мастерами американского рассказа ужасов Эдгаром По и Амброузом Бирсом”. Джоржио Манганелли называет его “не визионером, а хронистом ужаса”, “хронистом глубин подсознания, который находил удовольствие в изобретении мифологии, или псевдомифологии, описывая закрытые, тотальные миры”.
    Этот иной мир, скрытый от обыденного сознания, и составлял внутренний мир Лавкрафта, это был мир его грез, который он называл “невидимой стороной Луны”. Эти миры угрожали и одновременно притягивали его. “Когда,—пишет критик Манганелли,—Лавкрафт, как беззастенчивый и достоверный хронист описывает те чудовищные лики, которыми наполнено его бытие, он описывает на самом деле того единственного, уродливого монстра, в общении с которым у него есть немалый опыт, а именно— себя самого”.
    Лавкрафт писал, чтобы оставаться в “бодрствующем мире”, на уровне реальности этого пространства и этого времени, не спал сутками, чтобы сознательно избегнуть сна и тем самым своих сновидений; постоянная работа над словом дала потрясающий литературный результат—помимо собственных рассказов, помимо корректуры бесчисленных присылаемых ему на рецензию манускриптов, он написал более ста тысяч писем!
    То, что Лавкрафт обнаруживал, проникая внутренним взглядом в темную, “спящую”, алогичную, “женскую” половину нашего мозга, он делал снова и снова повторяющейся темой своих великих космических историй ужасов: бесформенный хаос, за который ратуют вызванные гением Лавкрафта слепые, безмолвные, мрачные и бездушные демонические божества мифа Ктулу.
    В своих историях Лавкрафт уже выразил в символической и поэтической форме в настоящее время живо обсуждаемый в научной среде тезис о подавлении функции нашего правого полушария мозга “рационально-логически” ориентированным левым полушарием.
   “Все мои истории, какими бессвязными бы они ни казались, основываются на исходной предпосылке или легенде, согласно которой этот мир был населен иной расой, которая упражняясь в черной магии, потеряла почву и была вытолкнута из этого мира, но все еще живет (в правой половине мозга?) и готова в любой миг оккупировать землю”.
    Чтобы упорядочить хаос внутри себя, чтобы придать какую-то структуру всему бесформенному, угрожающе-засасывающему, подстерегающему, пожирающему, Лавкрафт гениально проецирует архетипические составные части своего гонимого страхом “я” на героев своих фантастических миров.
    Его биографы, например известный автор фантастических и приключенческих рассказов Спрег де Камп, считают, что герой многих историй Лавкрафта Рандольф Картер—это идеализированное представление автора о себе самом—несколько оторванным от жизни, очень ученом, аристократическом холостяке из Бостона, который владеет древним и “запретным” знанием. Разница между Лавкрафтом и Картереом в двух весьма существенных обстоятельствах: у героя достаточно денег, чтобы вести жизнь джентльмена, и (любопытная деталь, говорящая о скрытых желаниях автора) одно время он служил во французком легионе.
    В другом герое историй Лавкрафта—бывшем художнике, опустившемся до пожирателя трупного мяса, Ричарде Аптоне Пикмане—без труда можно увидеть внушающее страх писателю животное начало, “человека-зверя”.
    Король сновидений Куран, который в стране грез навсегда придумал себе кусочек викторианской Англии и взамен за это вынужден был в реальном мире дать умереть своему земному телу после приема большей дозы наркотиков,—еще одна ипостась Лавкрафта—его желание после нынешнего смертного бытия попасть в рай чистого духа.
    При анализе новелл Лавкрафта бросается в глаза, что в потоке его повествований женский элемент существа почти полностью отсутствует, а если и появляется, то лишь в образе губящих, сталкивающих героев в пропасть злых вампиров и ведьм.
    Более или менее нейтральное описание женской сущности находим лишь при упоминании о каменном сфинксе или иных загадочных существах (полулюдях-полуживотных), либо когда автор рассказывает о кошечке, спящей у ног героя.
    В той мере, в которой Лавкрафт очищает свои сновидческие мифы от всего женского, в той мере он заставляет женский принцип—разумеется, только в негативно описываемых ситуациях—в вечном противнике, отраженном в образе и душе своих героев, противостоять “трансвестическому богу Ниарлатотепу”. Ниарлатотеп олицетворяет бесформенный, неупорядоченный хаос, из которого могут родиться любые страшные формы и фигуры.
    Этот безотчетный ужас, который По символизирует в виде Мальстрема или водопада, проглотившего Гордона Пима, по Лавкрафту гнездится в безднах Вселенной, в бездонных глубинах, где “в чумном облаке в центре бесконечности восседает демонический Азатот (как его последнее, совершенно не структурированное прежнее ego), он бродит в непостижимо темных покоях по ту сторону времени и вечно подстерегает свою жертву”.
    В ключевой новелле “Загадочный Кадат и его сновидения”, пожалуй, самой блистательной из ранних рассказов, в которой темные миры сновидений Лавкрафта и демонические образы мифа Ктулу счастливым образом соседствуют с причудливыми фантазиями “Тысячи и одной ночи” Дюнзани, возводимыми Лавкрафтом в своего рода “космическую порнографию”,—все приходит к конфронтации противоречий и их алхимическому разрешению.
    Картер—рыцарь, отправившийся на поиски Грааля, который полагает найти в загадочном городе заката солнца, где живут боги Земли,—надолго опускается в подземные глубины другого “я” Пикмана и здесь вступает в союз со стоголовым Гулом и ночным чудовищем Гонтом, похожим на летучую мышь. С их помощью он побеждает агентов и сторонников Ниарлатотепа и, наконец,—без своей страшной свиты—вступает как “свободный и могучий властитель всех мечтателей” в замок Кадат, высеченный из оникса.
    Таким образом, Лавкрафт заставляет своего героя Картера пройти тот путь, который наметил Алистер Кроули для всех искателей истины. Путь в небо ведет через ад! Или, как выразился Манганелли, “ад—это основная карта, по которой читаешь масштабы Вселенной”.
    Этот будто бы предполагаемый антагонист Картера—Ниарлатотеп,—который в маске “молодого фараона”, “со всем волшебным очарованием, исходящим от темного бога, или падшего архангела”, примиряется с искателем типа Фауста Картером, отсылая его назад в принадлежащий ему мир людей, где уже давно неплохо живется богам, хорошо замаскированным и уставшим от холодной вечности их мраморных дворцов.
    Получив такой совет, Картер (а возможно, и сам Лавкрафт?) должен был выдержать еще самое трудное испытание—он должен был избавится от искушения ринуться в бездну безумия, где человек освобождается от всех своих обязанностей и от себя самого и где он полностью отдается дьявольскому Азатоту, и перестать прислушиваться к зову “омерзительных барабанов и пустому, монотонному вою флейт”!